О, счастливица! - Страница 107


К оглавлению

107

Ответственный редактор про себя морщился, произнося речь: слова выходили банальными и стандартными. Аудитория перед ним трудная, он ожидал услышать приглушенную остроту или брюзжание. Поэтому быстро перешел к гвоздю программы:

– А теперь мне хотелось бы представить вам одного крайне важного человека – жену Тома, Мэри Андреа, которая проделала очень долгий путь, чтобы быть с нами и поделиться воспоминаниями.

Аплодисменты были почтительными и, вполне возможно, искренними, самый энергичный всплеск исторгли (машинально, по привычке к фанатизму) рекламные представители в хрустящих рубашках. Чуть осторожнее оказалась команда новостей, хотя ответственный редактор завертел головой, услышав грубый восхищенный присвист – от одного из спортивных журналистов, как потом выяснилось. (Позже, на очной ставке, малый заявил, что был не в курсе серьезности происходящего. Он несся с последними новостями о важной хоккейной сделке по вестибюлю «Реджистера» к лифту, как вдруг заметил на возвышении Мэри Андреа Финли Кроум и был поражен ее ослепительным внешним видом.)

Когда она подошла к микрофону, ответред вручил ей стандартный брусок из лакированной сосны, украшенный дешевой позолоченной табличкой. Там красовалась устрашающая гравюра покойной Амелии Дж. Ллойд, круглощекой и бодрой, – и Мэри Андреа приняла награду так, словно это был Ренуар.

– Мой муж… – изрекла она, за чем последовала великолепная пауза. – Мой муж был бы так горд.

Вторая буря аплодисментов охватила вестибюль. Мэри Андреа отвечала на них, прижав «Амелию» к груди.

– Мой Том, – начала она, – был непростым человеком. В последние несколько лет он так целеустремленно ушел в работу, что, как ни жаль мне об этом говорить, она оттолкнула нас друг от друга…

К моменту, когда Мэри Андреа добралась до их воображаемого закулисного воссоединения в Гранд-Рэпидс (что, как она решила в последний момент, звучит романтичнее, чем Лэнсинг), в зале шмыгали носами. Телекамеры продолжали снимать – две группы даже заменили в них батарейки. Мэри Андреа чувствовала себя победительницей.

Двадцать секунд – ага, щас, думала она, промокая щеки платком, который дал ей ответственный редактор.

Самое удивительное: слезы Мэри Андреа, начавшиеся как отработанный сценический плач, расцвели в настоящие. Рассказывая о Томе перед столькими людьми, она впервые с тех пор, как узнала о пожаре, загоревала. И пусть она по большей части выдумала их отношения – изобретая забавные эпизоды, близость и признания, которые они никогда не делили друг с другом, – все же это растопило сердце Мэри Андреа. Том, в конце концов, был довольно неплохой парень. Бестолковый (как все мужчины), но славный по сути своей. Жаль, что он не был чуть поуживчивее. Чертовски жаль, думала она, смаргивая слезинки.

Одним слушателем, которого церемония не тронула, был ответственный редактор «Реджистера». Вторым – юрист Тома Кроума Дик Тёрнквист, который вежливо ждал, пока Мэри Андреа закончит говорить, и лишь затем протиснулся через толпу доброжелателей и подал ей судебную повестку.

– Вот мы и встретились, – сказал он.

А Мэри Андреа, будучи несколько поглощена собственным представлением, решила было, что он – поклонник из театра, желающий получить автограф.

– Вы так добры, – кивнула она, – но у меня нет ручки.

– Вам не нужна ручка. Вам нужен адвокат.

– Что? – Мэри Андреа в недоумении и ужасе уставилась на документ. – Это что, такая извращенная шуточка? Мой муж погиб!

– Нет, не погиб. Никоим образом. Но я передам ему все добрые слова, что вы о нем сегодня сказали. Он оценит. – Тёрнквист развернулся и вышел.

Ответственный редактор, все подслушавший, стоял как громом пораженный. Среди зрителей началась суета, потом раздался грохот, вызванный падением лакированного соснового бревна на мозаичный пол. Ответственный редактор бросился туда и увидел врученную им «Амелию» под ногами присутствующих, куда швырнула ее уже-не-вдова Кроума. А в паре дюймов от приза детенышем гремучей змеи свернулись четки.


Последним сознательным поступком в жизни Бодеана Геззера была чистка зубов маслом «ВД-40» .

В брошюре по выживанию он когда-то прочел о невоспетой разносторонности этого знаменитого спрея-смазки и теперь (истекая кровью) был обуян иррациональным желанием навести блеск на свою улыбку. Пухл пошарил в вещах и обнаружил знакомый сине-желтый баллончик, который и принес Боду вместе с маленькой щеткой для чистки пистолетов. Пухл опустился на колени на покрытый запекшейся кровью песок и подсунул камуфляжную скатку под шею компаньона.

– Коренные мне обработай, лады? – Бодеан Геззер слабо приоткрыл рот и показал пальцем.

– Твою бога душу, – отозвался Пухл, но все же направил носик баллончика на покрытые бурыми пятнами клыки Бода и нажал на распылитель. Какого хрена, думал Пухл. Чувак ведь помирает.

Бод чистил апатично и механически. Незанятым углом рта он бормотал:

– Понимаешь, дерьмо-то какое? Профукали двадцать восемь лимонов баксов негритянской террористке и сраной официантке! Поимели они нас, братишка. НАТО и эти трехсторонние негры, и коммуняки хреновы… Понимаешь?

Пухл пребывал в ослепляющей тоске, забинтованное плечо горело.

– Знаешь… знаешь, чего я не понимаю? – сказал он. – Я не понимаю, почему ты до сих пор не говоришь «ниггер», после всего, что она с нами сотворила. Я, бля, с тебя, Бод, хуею!

– Да ладно. – Бодеан Геззер прикрыл глаза. Будто извинился жестом – рука неуклюже плюхнулась в лужу крови. Лицо его было бледным, как кусок мороженой рыбы.

107